Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
– Второй класс? – нахально спросил он.
– Да, дамское купе.
Как же она запыхалась! Она принялась копаться в своей маленькой сумочке, чтобы найти какую-нибудь мелочь для этого ужасного человека, пока он забрасывал ее корзину с одеждой на полку пустого купе, к окну которого была приклеена бумажка «Только для дам». Поднявшись в вагон, она протянула ему двадцать сантимов.
– Это еще что такое? – закричал мужчина, переводя взгляд с монет на нее. Он даже поднес их к носу и обнюхал, как будто никогда в жизни не видел и тем более не держал в руках такую сумму. – Мне нужен франк. Вы знаете, не так ли? Франк. Моя оплата!
Франк! Неужели он вообразил себе, что она даст ему целый франк за подобный трюк только потому, что она молодая девушка и путешествует ночью одна? Ни за что на свете! Она сжимала в руке сумочку и делала вид, что не замечает его, – рассматривала изображение Сен-Мало на противоположной стене и просто не обращала на него внимания.
– О, нет-нет. Четыре су! Вы ошиблись. Вот, возьмите. Мне нужен франк.
Вскочив на подножку поезда, он бросил монеты ей на колени. Дрожа от ужаса, она все же взяла деньги ледяной рукой и спрятала их в кулачке.
– Это все, что вы можете получить, – сказала она. Минуту-другую она чувствовала, как его проницательный взгляд колет ее со всех сторон, пока он медленно кивал с разинутым ртом:
– Очень хорошо. Tr-r-rès bien.
Пожав плечами, он исчез в темноте. О, какое облегчение! Это было так ужасно! Когда она встала, чтобы проверить, хорошо ли держится корзина с одеждой, то увидела свое отражение в зеркале – совершенно бледное, с большими испуганными глазами. Она развязала свою «дорожную вуаль» и расстегнула зеленую накидку.
– Теперь это уже позади, – сказала она своему отражению, чувствуя, что оно испугалось больше ее самой.
На платформе начали собираться люди. Они держались небольшими группами, переговариваясь; в странном свете вокзальных фонарей их лица казались почти зелеными. Маленький мальчик в красном с грохотом подкатил огромную тележку с чаем и прислонился к ней, насвистывая и начищая сапоги салфеткой. Женщина в черном альпаковом переднике везла тележку с подушками напрокат. Вид у нее был такой мечтательный и беззаботный, что, казалось, она качает коляску со спящим ребенком – вверх-вниз, вверх-вниз. Откуда-то поднимались завитки белого дыма и повисали под крышей, как туманная лоза. «Как все это странно, – подумала юная гувернантка, – да еще и посреди ночи. – Она выглянула из своего безопасного уголка, уже не испуганная, а гордая тем, что не отдала носильщику франк. – Я могу о себе позаботиться, конечно могу. Главное – не…»
Внезапно из коридора донеслись топот и мужские голоса, резкие и прерывистые, с раскатами громкого смеха. Они приближались, и юная гувернантка снова сжалась в своем углу: мимо, заглядывая в двери и окна, шли четверо молодых людей в котелках. Один из них весело указал на объявление «Только для дам», и все четверо наклонились, чтобы получше разглядеть маленькую девушку в углу. О боже, они поедут в соседнем купе. Она слышала их топот, затем все внезапно стихло, и дверь распахнул высокий и худой молодой человек с маленькими черными усиками.
– Может, мадемуазель пожелает присоединиться к нам? – сказал он на французском. За его спиной толпились остальные, выглядывая у него сбоку или поверх плеча. Она выпрямилась и продолжала сидеть неподвижно. – Если мадемуазель, конечно, окажет нам такую честь, – подтрунивал высокий мужчина. Один из них не сдержался и залился резким смехом. – Какой у мадемуазель серьезный вид, – паясничал молодой человек, кланяясь и гримасничая. Потом он резко снял котелок, и она снова осталась одна.
– En voiture. En voi-ture![24]
Кто-то бежал рядом с поездом. «Как бы мне хотелось, чтобы сейчас был день. И чтобы в вагоне ехала еще одна женщина, кроме меня. Мужская компания по соседству наводит на меня страх». Юная гувернантка выглянула в окно и увидела, что носильщик возвращается – тот же самый мужчина направляется к ее вагону, весь увешанный сумками. Но… но что он делает? Он поддел ногтем большого пальца бумажку «Только для дам» и сорвал ее, после чего встал неподалеку и, прищурившись, разглядывал девушку в окне, пока пожилой мужчина, закутанный в клетчатую накидку, поднимался по высоким ступенькам.
– Но это же дамское купе.
– О нет, мадемуазель, вы ошибаетесь. Нет, нет, уверяю вас. Мерси, месье.
– En voi-turre!
Пронзительный свист. Носильщик спустился с видом победителя, и поезд тронулся. На мгновение крупные слезы навернулись ей на глаза, и сквозь них она увидела, как старик разматывает шарф и расстегивает уши своей егерской шапочки. На вид он был очень старым. Не меньше девяноста. Седые усы, румяные морщинистые щеки, за большой золотой оправой очков прячутся маленькие голубые глазки. С приятным выражением лица, в очаровательной манере он наклонился вперед и спросил на плохом французском:
– Я вас побеспокоил, мадемуазель? Если хотите, я возьму вещи и найду другое купе.
Что! Чтобы такой старик передвигал все эти тяжелые вещи только потому, что она…
– Нет, все в порядке. Вы нисколько меня не беспокоите.
– Ах, премного благодарен.
Он уселся напротив, расстегнул пелерину своего просторного пальто и сбросил его с плеч.
Поезд, казалось, был рад покинуть станцию. Длинным скачком он ворвался в темноту. Она протерла окно перчаткой, но не увидела ничего, кроме дерева, раскинувшегося черным веером, россыпи огней и очертаний какой-то возвышающейся громады. В соседнем купе молодые люди затянули Un, deux, trois[25]. Они пели одну и ту же песню надрывными голосами.
«Я бы ни за что на свете не заснула, если бы была здесь одна, – решила она. – Я бы даже не осмелилась поднять ноги или снять шляпу».
От этого пения у нее началась мелкая дрожь в животе, и, обняв саму себя и скрестив руки под накидкой, чтобы унять трепет, она почувствовала, как сильно рада тому, что с ней в купе едет этот старик. Когда он не смотрел на нее, она осторожно подглядывала за ним сквозь свои длинные ресницы. Он держался чрезвычайно прямо: грудь выпячена вперед, подбородок прижат к груди, колени крепко сжаты – и читал немецкую газету. Вот почему он так забавно говорил по-французски. Он был немцем. Наверное, занимал какой-нибудь военный пост – был полковником или генералом – когда-то, конечно, не сейчас. Сейчас он был уж слишком стар. Но каким же ухоженным он выглядел для своего возраста! В черный галстук воткнута жемчужная булавка, на мизинце – кольцо с темно-красным камнем, из кармана двубортного пиджака виднелся кончик белого шелкового платка. На него было приятно смотреть. Большинство стариков обычно такие отвратительные. Она терпеть не могла их шаткую походку и мерзкий кашель или что-нибудь в этом роде. У ее попутчика не было бороды – и это все меняло, а еще у него были такие розовые щеки и такие седые усы. Сложив немецкую газету, старик подался вперед и с прежней очаровательной учтивостью спросил:
– Вы говорите по-немецки, мадемуазель?
– Ja, ein wenig, mehr als Franzӧsisch[26], – ответила юная гувернантка, покрывшись пунцовым румянцем, отчего ее глаза стали казаться почти черными.
– Ach, so![27] – Старик любезно поклонился. – Тогда, возможно, вы захотите взглянуть на иллюстрированные журналы.
Он стянул резинку с небольшого свертка и протянул ей.
– Благодарю.
Она очень любила рассматривать картинки, но для этого нужно было снять шляпку и перчатки. Поэтому она встала, сняла соломенную шляпку и аккуратно положила ее на полку рядом с корзиной для одежды. Затем пришла пора коричневых лайковых перчаток – она сняла их, аккуратно свернула и на всякий случай засунула поглубже в шляпку,
